Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи - Страница 46

Одновременно тело его обрело удивительную легкость, стало почти невесомым. Едва Хаим-Лейб успел ощутить это, как в непроницаемой тьме, его окутавшей, поднялся сильный ветер. Неслышный, но мощный воздушный поток подхватил парня, закружил его, в результате чего тот окончательно потерял представление о верхе и низе.

Неожиданно окутавшая его тьма начала отпадать клочьями, пока не исчезла полностью. Тотчас ветер прекратился. Хаим упал на землю, поднялся на ноги и осмотрелся.

Он стоял на весеннем лугу, освещенный солнечными лучами. При этом самого солнца видно не было, небо затягивала низкая белесая пелена, сквозь которую каким-то чудом пробивался свет.

Та же белесая пелена затягивала горизонт, так что Хаим-Лейб не мог разглядеть, где и чем заканчивается луг. Место казалось ему смутно знакомым. Присмотревшись, он обратил внимание на то, что луговая трава шла будто полосами: полоса яркой, свежей травы, полоса тусклой и жухлой. Вдруг темная масса медленно выступила из тумана, скрывавшего линию горизонта, и поползла к нему. Белесый туман отступил; единая масса распалась на несколько отдельных пятен, в которых Хаим различил каких-то животных. Когда они приблизились к парню метров на двести — двести пятьдесят, Хаим с нескрываемым отвращением обнаружил, что по лугу движется стадо бурых свиней. Свиньи то и дело принимались рыться в земле, выискивая что-то. Особенно активно копались они там, где трава была ярче и гуще.

Это обстоятельство вызвало в Хаиме смутную тревогу. Он отошел на несколько шагов, потом повернулся, чтобы убежать, и вздрогнул от неожиданности и омерзения. За спиной огромная бурая свинья разрыла землю всего в десяти шагах от него. Ее голова с перепачканным грязью рылом вдруг вздернулась вверх. Хаиму показалось, что у животного уродливый нарост на рыле, но, оказалось, свинья что-то вытащила из образовавшейся ямы. Хаим почувствовал запах мертвечины и содрогнулся от сильнейшей дурноты и головокружения.

Покрытая странными травяными полосами земля вздыбилась; белесый небосклон оказался за спиной. Еще через мгновение картина померкла, быстро затянулась тьмой. Прямо перед глазами Хаима из темноты вдруг вынырнула свиная морда, что-то сжимающая мощными челюстями.

Потом кромешная темнота окончательно поглотила все — кроме едва теплящегося сознания несчастного бохера. Он увидел слабо мигающие огоньки, и опутавшие его призрачные ветви-щупальца ослабли, тьма отступила.

Хаим вновь оказался перед неизвестной могилой с покосившимся штиблом. Сбоку угадывались развалины старой синагоги, но теперь они казались не черными а темно-серыми. Оглянувшись, Хаим-Лейб с невероятным изумлением увидел рассветное зарево.

Что это было? Что за страшные сны, похожие на невозможную, но все-таки реальность, он без конца переживает?

Глупо было сидеть вот так на камне и задавать самому себе вопросы, на которые нет ответа. Глупо было ждать, пока кто-нибудь увидит его здесь, у этой могилы то ли праведника, то ли грешника, имя которого не сохранила людская память.

Хаим тяжело поднялся на ноги и побрел по направлению к дому. Последующие две недели оказались вполне спокойными, и его смятенная душа начала обретать если не прежнее, то во всяком случае относительное спокойствие. Хахам исчез; Велвл-Вольф и Нафтуле-Берл вернулись от родных.

Хаим не стал рассказывать товарищам о странных своих снах — не только из нежелания заново переживать все, но и потому что не хотел смущать их лишний раз.

Примерно через месяц после похорон Цви-Гирша в бес-мидраше разбирали «Кицур Шулхан Арух» рабби Шломо Ганцфрида. Голос рабби Леви-Исроэла, монотонно читавший субботние запреты и тут же объяснявший их на примерах, воспринимался бохерами как низкое ровное жужжанье.

Рядом с дремлющим Хаимом клевал носом Велвл-Вольф. Из угла, где свернулся калачиком самый маленький из учеников Мотеле, доносилось сладкое сопенье. Рабби Леви-Исроэл делал вид, что не замечает этого и лишь изредка грозно поблескивал очками в сторону то одного, то другого спящего.

— Глава восемьдесят восьмая, — сказал вдруг учитель. — Мукцэ. Что такое мукцэ, Нафтуле-Берл?

Нафтуле-Берл пробарабанил ответ, по обыкновению возведя очи горе и чуть подвывая:

— Мукцэ — предметы, которых не должно касаться в субботу; прикасаясь же к ним, еврей нарушает святость царицы субботы. — Он шмыгнул длинным носом, скосил глаза на учителя. — Например, те предметы, которыми в будние дни работают. Прикосновение к ним в субботу равно выполнению работы и значит запрещено…

— Хаим-Лейб, — неожиданно сказал рабби Леви-Исроэл, — зачитай нам, пожалуйста, что еще относится к мукцэ? Что пишет об этом рабби Ганцфрид?

Хаим-Лейб быстро выхватил из-под рук Нафтуле-Берла толстенную книгу и начал лихорадочно искать нужную страницу.

— Это, значит, так… — забормотал он. — В-вот… «Т-то, что по-появилось н-на свет в су-убботу, — именуемое „н-нолад“»… — Взгляд его потерянно блуждал по странице в поисках такого текста, который умиротворил бы рабби Леви-Исроэла и заставил бы учителя на несколько минут забыть об ученике.

Вдруг он почувствовал, как во рту его, и без того сильно пересохшем, появилась сухость деревянная. Хаим-Лейб шумно вздохнул, взял книгу обеими руками и впился глазами в поразившую его строку.

— Д-дальше тут вот сказано… — пролепетал Хаим-Лейб. — Вот тут, внизу. Посмотрите, рабби Леви-Исроэл…

Весьма удивленный неожиданным поведением Хаима-Лейба, раввин приблизился, нацепил на нос очки и прочел текст, отчеркнутый ногтем Хаима-Лейба: